Вячеслав ПАСЕНЮК

БЕЗ ЧЕТВЕРТИ ЧЕТВЕРТЬ

Между молнией, брошенной с неба,

и за нею скатившимся громом

был момент ничейного времени –

человечество в нём поместилось.

Все кибитки, шатры и тараны,

вавилоны, афины, версали,

и клондайки, и рестораны,

и забитые людом вокзалы.

Все религии, пьяное, трезвое,

те, что в поезде, те, что за поездом,

вся поэзия, всё бесполезное,

до отказа распёртое пользою.

Чистых помыслов, пуще нечистых,

слов тяжёлых и тех, что полегче,

не успеть перебрать, перечислить…

Покатили – дай руку – до встречи.

Или я и вправду залил очи

самой непотребною слезой?

как ни взгляну – муторно от порчи,

и любое время не сезон.

Пляшут и поют мои соседи,

в соплеменниках играет кровь, -

или им другое солнце светит

и столы ломятся от даров?

На пустые цифры я поставил,

против хода запустил волчок, -

тёмные просыпались кристаллы

на чистейшей памяти клочок.

Я запятнан, потому не скроюсь,

непохожий на себя ничуть:

вот он тот, кого не любит Хронос,

опознать меня – что пальцем ткнуть.

И любовь, и любовные игры

стали словом, простыми словами:

где огни догорели, там титры

продолжают светиться за нами.

Толстым слоем уложены звуки,

сверху буквы – не менее толстым.

Станут самые нежные руки

словом «руки», по-хищному острым.

Камень скажет, а древо ответит,

и не станет ни древа, ни камня.

Имена повторяющий ветер

вдруг замолкнет, кончаясь рывками.

Шум отчаянный между немыми

превратится в набор выражнений,

и отныне за ними одними

оставляется право решений.

Как бы запнувшись, поезд подползёт

к ночному полустанку,

но никого из нас не позовёт,

не вступит в перебранку.

Молчком выходит странник на перрон

под каплями литыми,

ссутулился – ступай за ним вдогон,

в лицо взгляни – не ты ли?

Открой ворота, пригласи под кров.

Как звёзды потемнели…

Он весть из самых неземных миров

доставил – не тебе ли?

Плесни ему вина за всех живых

и мёртвых, за довольных,

отмеривших своё от сих до сих,

черёд – не за тобой ли?

Неудачник – это слишком сухо, -

я невдаха в братском языке,

на слепом повисший волоске

посреди зелёного досуга.

Неудачник – это слишком плоско,

площе папиросного листка,

под которым узкая полоска –

тоже нечто вроде волоска.

Там была картиночка, картинка –

божий мир во всём его соку, -

подошёл какой-то невидимка,

вырезал всю прелесть и ку-ку.

Неудачник – это слишком узко,

уже в мир протянутой руки.

Я невдаха, это так по-русски,

классика и все её куски.

Весь апрель, как же так, апрель –

гнусный запах тлена с фенолом.

В здешнем воздухе сизо-лиловом

не отыщешь защитную щель.

Нам-то что: это наше добро,

мы его сообща натворили –

нафталин замешали на гнили

и обмазали, чтоб не брало.

Деревцам, деревцам каково

и птенцам на изломаных ветках…

Мы потянем ещё на таблетках

и на вере, да хоть бы в кого.

Листья сложат молитву, прочтут,

зацветут как всегда – как предсмертно:

всё, что было, несчётно, несметно,

задыхаясь, преподнесут.

Да, колдобины прямо по сердцу,

в чёрных промоинах – жуть.

Но до чего хороша по соседству

дикорастущая суть!

И до чего ж безмятежно плетенье

вечнозелёных основ

или мощнейшее плодоношенье

вылившихся плодов.

Вот она – воля, до рези, до жути,

по мановению – рост.

Дышат потёмки в легчайшем ажуре

звёзд, занимающих пост.

Где ни поставлю безбожное кресло –

райский сад наяву.

Это воистину царское место,

я запросто здесь живу.

Сатана Иванович Петренко

говорит, не повышая тона:

если не изменит перемена,

как-нибудь поладим полюбовно.

Нет великих – соберём из средних,

вставим по соломинке, надуем,

назовём великими - поверят

средние, и мы с тобой поверим.

И святых найдём других не хуже,

праведников в каждый град назначим:

пусть знамёна вносят и выносят,

мы кричать ура не разучились.

За союз глухих и заскорузлых!

Грустных прочь – от них всё нездоровье.

Смех нам в помощь: покажите пальцем,

где смеяться, дальше сами сдюжим.

И в третий раз я закинул сети

в голую землю,

и в третий раз не вернулись сети –

проросли зеленью.

Лес разбился на тыщу стволов,

и не стало леса.

Текст разбился на тысячу слов,

и не стало текста.

Слово было в начале –

оно же будет в конце.

Воды своё домчали,

лицо отразилось в лице.

Когда темнота разденется,

обнажая белое тело дня,

жизнь до конца разделится –

на до меня и на после меня.

Взгляни и проходи,

задумчивый прохожий,

пока в твоей руке

свеча не догорела.

Путь долгий пред тобой –

иди, не возвращайся:

здесь никого не сыщешь,

мы тихо-тихо сгинем.

Уйдём в глухую воду,

последний над собою,

привычке подчиняясь,

свечу ещё подержит.

Из всех коротких слов

аминь всего уместней,

но кто его нам вслед

произнести решится?

Уж лучше бы не глядел:

взглянул – погасил звезду,

просто так, между дел

и вообще на ходу.

Понравилось: всем назло

десятками – звёзды! – долой.

Полнеба прахом пошло,

ещё полнеба – золой.

Жутко и мерзко…Эх!

За голову взялись:

сперва поглядели вверх,

потом посмотрели вниз.

Что ж мы, раззявы? Что ж?

…руками - вот так – развели:

некогда, дрязги сплошь,

да и хватало земли.

Шли немые по нашей улице,

очень много глухонемых:

говорящие пальцы перелетали

из конца в начало колонны.

Успел уловить незнакомое слово,

что-то вроде призыва к мести.

До чего это дохлое дело не ново,

я всем отомстил, оставаясь не месте.

По утрам гляжу на свои очки:

они к раскрытой книге припали,

одни, без меня, разбирая значки,

пахнущие плесенью или грибами.

Деревянной рамы касаясь краями,

фигурные скобки сбиваются в клинья.

Этой осенью птицы остались с нами –

улетели крылья, одни только крылья.

Мы отныне теперь и здесь:

Блажэнный Вадим. Пульс безжизненных страстей

http://novlit.ru/blazhenniy

Бледнов Сергей. Косточки вишни

http://novlit.ru/blednoffsergei

Видеоканал ЧЕГО ЖЕ РАДИ на Rutube

http://chornysv1.rutube.ru

Гирлянова Ирина. Слоны и не только

http://novlit.ru/girlyanovaira

Гонтарева Людмила. Дрессировка мужчины

http://novlit.ru/ludmilagontareva21

Гонтарева Людмила. Мы войну объявим только завтра

http://novlit.ru/ludmilagontareva2

Гонтарева Людмила. Я была три тысячи лет вперёд

http://newlit.ru/~gontareva/4166.html

Грибанов Анатолий. Шествие по ночному городу

http://novlit.ru/gribanovanatolyi1

Грувер Аня. Всё запредельно

http://novlit.ru/anyagruver

Пасенюк Вячеслав. На два голоса

http://novlit.ru/pasenyukvyacheslav

Пасенюк Вячеслав. Второй привет пульcара

http://novlit.ru/pasenyukvyacheslav2

Рак Александр. Звёздная лавка

http://novlit.ru/rakaleksandr

Рак Александр. Неевклидова геометрия

http://novlit.ru/rakaleksandr2

Сигида Александр. Сон при солнце

http://novlit.ru/aleksandrsigida

Сигида Александр. Нечто новое

http://novlit.ru/aleksandrsigida2

Синоптик Сергей. Прогноз погоды

http://novlit.ru/sirsinoptik

Смирнова Анастасия. Небо шестое, последний этаж

http://novlit.ru/anastasiyadekabrskaya

Сусуев Геннадий. Глокая куздра

http://novlit.ru/susuevgennadiy

Ткаченко Юрий (Перехожий). Нотатки паладина

http://novlit.ru/tkachenkoyuriy

Хубетов Александр. Блуждающий в океане

http://novlit.ru/alexandrhubetov

Чего же ради 2

https://sites.google.com/site/cegozeradi2

Чего же ради. Новый СТАН. Центральный сайт

//chegozeradi.ucoz.ru

Чёрный Сергей. Государыня Елизавета

http://novlit.ru/chornysv1

Чёрный Сергей. Городские сезоны

http://novlit.ru/chornysv15

Чёрный Сергей. Лирика донбасских подворотен

http://novlit.ru/chornysv14

Чёрный Сергей. Сто сонетов Елизавете Каплан

http://newlit.ru/~chyorny/4487.html

Обратная связь

Можно смотреть в небо,

можно – в угол двора,

во глубину ореха –

дерева и ядра.

Лучше смотреть в стену –

в устоявшийся строй:

словно раствор, густея,

уже не владея собой.

Тело болеть не станет:

в общий ряд или род

выжившими пластами

уляжется и замрёт.

Дивное оцепененье,

почти невесомый бред.

Уложенные каменья –

это уже ответ.

Какие большие и какие пустые глаза, -

как в них войти, задержаться хоть слабым жестом,

мановением, так, мановением лёгкой руки –

сто желаний назад она лёгкой и вправду была.

Крылья прощаний уже отрывают предметы от пола:

все эти жалкие части наследства

твоими всего лишь казались.

Двери открылись, обозначая тревогу.

Вместе с вещами любовь, не споткнувшись, выносят.

Скрежет двойной повторяется снова и снова.

В доме цветы: их печалью никто не утешен.

Ты, осторожный огонь, подрастай поскорее –

выше дверных косяков, где зачёркнуты годы.

Кланяйтесь: каждый имеет не душу, так тень,

если не память, то что-нибудь схожее с нею.

Кланяйтесь тем, кто приходит, тем более тем,

кто оставляет и больше прийти не посмеет.

Есть правда времени,

и есть ошибки времени, -

то и другое бьёт и бьёт по темени,

желая достучаться до хозяина –

открыть про всё, что здесь его касаемо.

И у него правдёшка есть за пазухой –

как перекур в дрожанке между засухой

и наводненьем:

поднимись на цыпочки -

у губ твоих не ласточки, а рыбочки.

Смотрю на небо,

как смотрел в колодец,

лицо перенеся в кольцо бетонное.

в воздушной сфере бродит свой народец,

мечтая тоже обрести исконное.

Гул самолёта как из-под земли, -

чем обернулись духи, тени, призраки?

На каплю отвлекись, сморгни, зевни –

и тут же будем с уголёчка спрыснуты.

Земную жизнь пройдя до окончанья,

доев приставки, суффиксы и корни,

дожёвывая то, чему названья

не подыскать, ну разве в комбикорме

да в комбижире. На комбинизоне

какие-то следы, намёки, знаки,

но разбирать не стану, неназойлив

мой интерес: отныне одинаки

мне те и эти штуки, экивоки,

чужих времён затейливые руны.

К рукам не перья тянутся – отвёртки,

и к ним ответно тяготеют руки.

Винты довинчивать неспешно, до отказа,

глядеть задумчиво на плоскость без ответа

и без привета, не бояться сглаза

в условиях сквозного паритета.

Зацветают глаза у травы,

и таращатся влево и вправо –

вот научатся складывать буквы,

прочитают и небо, и землю.

Мы отправися побродить,

день разыщем, никем не обжитый.

Солнце к нам повернётся лицом,

ни на что как ни глянь не похожим.

Из унылых томов ускользнув,

оживают воспоминанья:

мы смущённо смолкаем при встрече,

а они головами качают.

Дескать, знаем вас, нынешних, знаем…

Им перечить не хватит отваги –

разминёмся и выйдем на волю,

чьей-то лёгкою памятью станем.

Зрелища есть – остальное приложится:

мощно цветущая груша в окне, -

то ли работница, то ли помощница –

вся из себя и с судьбой наравне.

Вот он пример, и нагляден – аж жмуришься.

Взять бы его, но берись не берись,

не выпускает приросшая шкурища

( шкуру-натуру не вышвырнешь - брысь!).

Груша – отдельно, а тело – приделано,

наспех примотано к светлым словам:

им бы – на дерево, им бы – на белое,

а не пластаться по рыжим столам.

В здравом уме и при ясном сознании

выйдет – скажи, а не выйдет – смолчи.

Это цветение – вроде вязания,

вроде видения в тёплой ночи.

Не райская музыка

у рынка на слуху.

Не вглядываться – зыркать

с душою на суку.

Мы молча сходим с круга

на скошенных перстах,

и не печать, а ругань

на сведенных устах.

Чем дальше, тем скорее

и медленней живём.

Наверное, стареем,

наверное, умрём.

И всё, что было с нами,

ушло в такую даль,

что помним всё и знаем,

а ничего не жаль.

Белым рыхлым цветущим телом

Припадаешь к окну и к другому,

а стекло замалёвано мелом

чьей-то плоской недоброй рукою.

Ты, любовница, ведьма, подруга,

в белом, рыхлом, рассветно цветущем, -

механизм бесноватого круга,

ничего не попишешь, запущен.

Задержать не надейся, не пробуй –

всех корней твоих цепких не хватит.

Светлый час над тобою не пробил,

тёмный – вот он - уже на подхвате.

Кто из нас первым выйдет из строя -

упадёт, и привстанет, и ляжет?

Будет это окно и другое

густо-густо залеплено сажей.

Был пышный свод небес,

набитый под завязку, -

вал яблочных чудес

в одну смешался массу.

Тьма перезрелых слив

и мякоть абрикосов –

в отстой, в поганый слив

с дымящихся откосов.

Какая в этом суть,

и замысел, и вызов –

чтобы в дерьме тонуть,

в плену своих капризов?

Я выжил из ума,

а кто из нас не выжил?

Уходит задарма

жизнь, сброшенная с вишен.

Едва уходишь от терзаний,

от разрывающего плача,

вонзают в уши крик тарзаний,

как будто решена задача

своё отмыкавших столетий:

тех вознеся, тех обезглавив,

твердеет иго междометий

что в христианстве, что в исламе.

Как много вещих снов и текстов! –

их много больше, чем хотелось.

Какой-нибудь безвестный нестор

вновь превозмог оторопелость.

Вчерашний мир неисчерпаем,

кукушка времени кукует, -

кто нараспев пересчитает

и по складам перетолкует?

С душою ни ладу, ни сладу –

играет, как мёртвая ртуть.

На чём задержаться взгляду,

на чём ему передохнуть?

Довольно придумано версий,

пробито окон и дверей, -

во мглу погружаются рельсы

чем далее, тем верней.

А взятые в небо составы

ещё пробегают пыхтя,

но не выпадают кристаллы,

вдоль новых времён шелестя.

Те самые мудрые зёрна,

тот медный густой купорос

не выпал – есть зона позора,

где сгинуть уже не вопрос.

Сдался день часам на милость,

зарывая в небо злость.

Ничего не завершилось –

ничего не началось.

Управлялись короеды

с твердокаменной корой.

Скорой помощи кареты

пролетали по одной.

Кровь сухую предлагали –

показалась дорога.

Хватит собственной едва ли,

но чужая на фига.

Закрываем на ночь окна,

чтобы звёзды не вползли.

Прижимаюсь к стенам плотно,

чтоб за преданность спасли.

Мы идём, но мы не просто так –

в греки из каких-то там варяг:

слышишь эту прущую навстречу

чью-то поступь, тоже человечью?

Кто они и как их занесло

в жидкое нездешнее стекло -

в сплавленную из потёмок муть,

в странную торжественную жуть?

Нет, не дотянуться, не достать,

до заветных мест не долистать,

до закладки некой золотой –

как бы между небом и землёй.

Что мы слышим, отбивая такт?

Чей приход, пришествие, накат?..

Вот он, век неслыханных свобод.

Буквы свой закончили поход.

Нью-Йорк на Кривом Торце

2007 – 2010